У Леры депрессия. Ей долго предлагали лечь в стационар, но она отказывалась. Пройти лечение в больнице девушка решилась только около года назад.

Вскоре после того, как Лера вышла из больницы, ее состояние снова стало ухудшаться. Тогда она начала посещать психиатра в дневном стационаре, но весной его закрыли на карантин — из-за пандемии.

Врач посоветовал Лере лечь в психиатрическую больницу, и так девушка оказалась в закрытом отделении.

«Сначала я даже была в приподнятом настроении, — рассказывает Лера, — я настраивалась на лечение, на избавление от депрессии. Настроение испортилось, когда из-за пандемии запретили передачи. Мама не успела принести мне телефон, и я осталась без связи с внешним миром. Посещения тоже отменили из-за коронавируса. Я начала переживать, что все пошло не по плану. Хорошо, что среди пациенток нашлись те, с кем можно общаться, это немного скрашивало время в больнице».

Кроме общения с родственниками, Лере не хватало работы с психологом — психологическая служба в больнице не работала из-за пандемии. «Зато нас спокойно проверяли у других специалистов, — недоумевает девушка. — Помню, за время, которое я провела в больнице, меня два раза водили к гинекологу, при том, что никаких жалоб у меня не было». 

Без общения с близкими и поддержки психолога Лера чувствовала себя никому не нужной. «Такое чувство, что меня вообще не существует. И без того гнетущая атмосфера, жизнь по расписанию, так еще и никакой связи с внешним миром, ни психолога, ни арт-терапии, ничего. Начинаешь задаваться вопросами: „Может, жизнь будет такой всегда? Тогда зачем вообще жить?“ А я и так с депрессией легла».

В психиатрической больнице всегда не хватает общения, говорит психоактивистка Галина Максимова. Даже в обычное время во многих больницах телефоны выдают только вечером на несколько минут. «Получается, что к физической изоляции в виде решеток на окнах добавляется изоляция эмоциональная», — говорит Максимова.

Непрерывное ожидание

Сначала Лера лежала в надзорной палате, рассчитанной на тридцать пациентов. Из-за большого количества людей ей было некомфортно, мешал свет, который горел в палате круглосуточно. Потом Леру перевели в палату на четырнадцать мест, но все равно не хватало даже бытовых средств — из-за невозможности передач жительницам отделения приходилось пользоваться одной бутылкой шампуня и одной бутылкой жидкого мыла на всех, их выдавали раз в неделю.

Врача, по словам Леры, пациенты почти не видели: он просто не успевал уделить время каждому пациенту. В отделении ввели карантин, поэтому врачи, медсестры и санитары жили в стационаре сменами по две недели. На это время с больными оставался один врач, три медсестры и пять-шесть санитарок.

«Во время обходов, — говорит Лера, — врачи приходили в палату буквально на минуту, смотрели, все ли нормально, и куда-то убегали по своим делам. В первую мою госпитализацию врачи уделяли явно больше времени на осмотр — они не пролетали ветром через все отделение, а задерживались у каждого, задавали много наводящих вопросов о состоянии. Здесь врач задавал буквально пару вопросов о том, изменилось ли что-то в самочувствии. Что он делает и какие решения принимает по плану лечения, он не объяснял».

Большую часть времени с Лерой и ее соседями проводили медсестры. По назначению врача они выдавали таблетки, делали уколы и ставили капельницы. По словам Леры, медсестры общались с ней грубее, чем в прошлый раз. «Скорее всего, [они] тоже уставали. Молоденькая медсестра под конец уже срывалась, кричала на нас. Более опытные относились более-менее нормально, даже шутили по этому поводу», — вспоминает девушка.

Лера говорит, что никаких специальных мер из-за пандемии в стационаре не было. При поступлении в больницу ее не просили сдать тест на коронавирус, внутри отделения не ограничивали перемещение. Единственное — пациентам приходилось чаще самим мыть палаты. «Санитарки проверяли состояние палат, если кто-то делал [уборку] плохо — это доносилось до медсестер, они нас отчитывали за грязные полы. Еще раз в неделю была генеральная уборка, в которой участвовали все, кто был в палате, — раньше обходились одним мытьем полов в неделю. В этот раз иногда приходилось мыть коридор». 

Все разговоры Леры с соседями по отделению сводились к выписке. «Климат в отделении был нервный, — вспоминает девушка. — Мы постоянно ждали, когда нас выпишут. У кого-то лечащий врач уезжал, и [вместо него] на две недели оставался другой. А имеет право выписывать только лечащий врач. Мы тут очень нервничали из-за этого ожидания». 

«Не успеваем запомнить пациентов в лицо»

Лиза — ординатор московской больницы им. Алексеева. Ординаторы — это начинающие врачи, которые получают последипломное образование и работают в больнице под контролем более опытных коллег. По крайней мере, так было до пандемии; сейчас, по словам Лизы, ординаторы зачастую включаются в работу наравне с врачами из-за повышенной нагрузки на психиатрические больницы.

Статистики по госпитализации с психиатрическими заболеваниями за последнее время в России пока нет, но Лиза уверена, что больных стало больше.

«К концу первого периода самоизоляции стало больше больных с алкогольными психозами», — говорит Лиза.

«Многие теряют работу, и это становится сильным триггером. Плюс длительная самоизоляция — это исчезновение многих развлечений, возможности отвлечься. И конечно, оставаться 24 часа в сутки с людьми, которых ты привык видеть пару часов вечером, — это серьезная нагрузка на психику». 

Из-за пандемии в больнице одно отделение отвели для больных, которые ждут тестов на коронавирус. Мужчины и женщины, пациенты в остром и неостром состоянии в этом отделении содержатся вместе. По словам Лизы, это тоже затрудняет работу.

«Больные постоянно сменяются, — рассказывает ординатор, — их переводят из отделения в отделение в зависимости от результатов их тестов на коронавирус. Иногда ты даже не успеваешь запомнить их в лицо. Ты пообщался с этим человеком, потом ты бежишь открывать его историю болезни, смотреть, что там было, что ты видел сейчас, сопоставлять, решать, куда его отправить, где есть места, где сколько тяжелых пациентов, чтобы не перегрузить. Все это отнимает время. Появилось больше работы с бумагами: нужно писать достаточно объемные первичные осмотры и переводные эпикризы. У врачей просто не хватает рук».

Проблема не только в том, что пациентов стало больше: врачи часто заболевают или уходят на больничный после контакта с больными коронавирусом. Кто-то уходит в плановый отпуск, и их работа тоже ложится на коллег. «Сегодня, — признавалась ординатор Лиза во время интервью, — в отделении, где я работаю, заболели все врачи. Ординаторы сами делали обход, ездили на дом делать уколы, ставить капельницы, вели всю документацию». 

Средний медперсонал, по словам Лизы, тоже перегружен. «Острых больных больше, чем обычно, — продолжает ординатор. — Обычно они в отделении занимают одну палату — это человек восемь-десять, а сейчас [у нас они занимают] около трех палат. В палатах, где есть пациенты в остром состоянии, на посту должна постоянно находиться как минимум одна медсестра или санитарка. То есть уже минус три человека из штата, а их нагрузка ложится на остальных». 

Врач-психиатр Анна (имя изменено по просьбе героини) считает, что врачи и медсестры сталкиваются с перегрузками не только из-за количества пациентов, но и из-за плохой организации работы. «Допустим, отделение рассчитано на сто человек, — уточняет Анна, — а в нем может находиться несколько человек, которых нужно изолировать от больных без ковида. Тогда одно отделение полностью выпадает из работы, а все, кто мог бы там лежать, идут к нам. [Поэтому] отделения, где лежат люди без коронавируса, переполнены в несколько раз. У врача должно быть, например, 25 человек на ставку, а он, естественно, ведет больше. Конечно, мы не можем уделять пациентам столько же времени, как до пандемии».

Нет времени поговорить

Работу медиков в психбольницах осложнил и запрет на посещение пациентов родственниками. Пытаясь узнать что-то о состоянии близких, они ищут любую возможность поговорить с врачом. 

«Стало больше звонков, а звонки всегда затягиваются чуть дольше, чем очное общение, — говорит Лиза. — Во время звонка многим кажется, что их время не ограничено, а уж время врача тем более. Родственники стали требовать к себе гораздо больше внимания — иногда больше, чем сами пациенты».

Иногда руководство больниц пытается восполнить недостаток общения пациентов и их родственников, но это становится дополнительной нагрузкой для персонала. Например, в одной из петербургских больниц организовали горячую линию, по которой семья может узнать о состоянии пациента.

«У нас стоит камера в отделении, — рассказывает Лиза, — а [вторая камера] стоит в месте, куда можно прийти родственникам, и по видеосвязи каждый общается со своим родственником. Это все долго, и мы вынуждены как-то ограничивать время общения, потому что камера одна, а пациентов много». 

Сами пациенты, оставшиеся без связи с родственниками, начинают больше переживать. Они тоже ищут способ поговорить с врачом, но из-за того, что в стационарах стало больше людей, психиатры не всегда могут уделить им столько времени, сколько требуется, подтверждает психиатр, руководитель проекта «Дело Пинеля» Виктор Лебедев.

«Даже если представить, что у врача тридцать человек и каждого он на обходе смотрит по 15 минут, — это уже семь часов рабочего времени, — говорит Лебедев. — Другое дело, что суть пребывания в больнице — общение с врачом. Конечно, врач должен отслеживать состояние пациента, следить за переносимостью препаратов. Регулярный контакт между врачом и пациентом — это залог нормального выздоровления. Особенно при ухудшении, или когда терапия только началась».

Психоактивистка Галина Максимова подчеркивает, что тщательный ежедневный обход чрезвычайно важен для пациентов — без общения с психиатром они не понимают, что с ними происходит, и чувствуют себя неуверенно. Именно на утренних обходах можно обсудить с врачом ухудшение своего состояния или плохую реакцию на выбранные препараты.

Федеральный Минздрав и московский департамент здравоохранения не ответили на запрос корреспондента ТД о возросшей нагрузке на врачей в психбольницах.

«Поняла, что мне нечего бояться»

И все же в некоторых больницах пациентам удавалось поддерживать комфортную атмосферу даже в условиях пандемии. Художница и активистка Алена Агаджикова рассказывает, что в кризисном отделении психиатрической больницы, где она оказалась осенью из-за обострения тревожно-депрессивного расстройства, она чувствовала себя спокойно. 

«Я слышала много негатива о психбольницах, — говорит Алена, — когда участвовала в проекте „Психоактивно“, поэтому я сначала боялась туда ложиться. В какой-то момент я поняла, что хуже мне уже не будет. Оказалось, что все не так страшно».

Алена лежала в открытом отделении: в обычное время оттуда можно уезжать домой на выходные или выходить за территорию больницы. Но из-за коронавируса пациентам не разрешалось покидать стационар. Посещения родственников тоже были под запретом, но поддержку друг другу оказывали сами пациенты.

«Сначала мы могли собираться в общей комнате, — говорит Алена, — мы ее называли „игровая“. Там стояло пианино, был проектор, мы подключали ноутбук, и у нас был свой кинотеатр. Основная движуха происходила там: мы болтали, играли в настольные игры, у одного парня была гитара, и мы пели песни. Мне кажется, это важно для выздоровления».

По словам Алены, врачи и медсестры уважительно относились к пациентам и уделяли им достаточно времени. Психологов в отделении было мало, но они старались найти возможность поговорить. «За две недели у меня было две или три встречи с психологом, — вспоминает Алена. — Они все загруженные, чаще не получалось. Тем не менее эти встречи поддержали меня. И у меня была своя психологиня, я с ней созванивалась из отделения».

Выкручивались как могли

В открытом стационаре, где Алена проходила лечение, действовали строгие правила безопасности из-за пандемии. «Завотделения сразу сказал, что кладут только со справкой об отсутствии ковида, которую нужно сделать не раньше, чем за пять дней до госпитализации, — рассказывает Агаджикова. — В тот же день или на следующее утро в самой больнице берут повторный мазок на ковид. В коридор нужно было выходить только в маске, если нет — медсестры выдавали. Был специальный утилизационный мешок под маски, ты отдавал старую маску — тебе давали новую. На первом этаже была корзинка для передач, медсестры несколько раз в день забирали ее и отдавали нам. На посту медсестер всегда стоял санитайзер».

Даже при строгом контроле риск заражения коронавирусом в психиатрическом стационаре остается высоким — из-за психического состояния многие пациенты не соблюдают масочный режим и другие меры предосторожности. Кроме того, поступающие в остром состоянии люди могут не знать, когда и с кем они контактировали. Медики говорят, что не все больницы готовы к вспышке коронавируса.

«Если будет вспышка ковида в отделении, — объясняет Лиза, — то отделение закроют на карантин — это все, что я знаю. Я не могу сказать, что есть какой-то конкретный план действий, как при пожаре. Понятно, что будут закрывать, делать тесты на ковид и решать, куда и как можно перевести зараженных. У нас в принципе нет необходимости контактировать с соматическими больницами: сейчас в нашем учреждении работают две реанимации для тяжелых больных, и одна из них работает именно с ковидными больными. Но я знаю, что не все психиатрические больницы обладают такой возможностью». 

Врач-психиатр Анна работает в Нижегородской области. По ее словам, при вспышке коронавируса многие больницы ограничивают поступление пациентов, и курировать больных приходится амбулаториям. «[Прошлой весной] стационары закрывались, и мы просили людей каждый день приходить в амбулаторное отделение. Весь день они там проводили, а потом мы их отправляли домой спать. Вот так мы выкручивались», — рассказывает Анна. 

Чтобы сократить риски заражения, пациентов старше шестидесяти лет также переводят на амбулаторное обслуживание. «Мы постарались перевести на дом вообще всех, кого возможно, — уточняет ординатор Лиза. — Но с этим есть свои сложности: нужно проверять, что пациент принял все лекарства, делать инъекции на дому. Таких больных у нас стало больше: каждое утро с 10 до двух мы объезжаем свой район и помогаем на дому». 

«Останемся вдвоем»

За последний год нагрузка на врачей и персонал психбольниц выросла, и от этого страдают и медики, и пациенты. По мнению врача-психиатра Анны, стационарам нужна системная помощь, но Минздрав не поддержал психиатрические больницы в изменившихся условиях.

«Формально для нас ничего не сделано. Ни финансирование не увеличено, ни коечный фонд, — говорит Анна. — Не увеличили и поставки лекарств. Например, отделение рассчитано на двести человек, а там лежит триста из-за того, что одно отделение отдали под ковид. Но лекарства по-прежнему выдают на двести человек, и образуется нехватка медикаментов. Это еще на фоне перемаркировки препаратов, из-за которой дефицит не только в аптеках, но и в больницах. Врачам надо думать, чем заменить таблетки, которых нет.

Несколько других медиков-собеседников корреспондента ТД подтверждают, что за повышение нагрузки для врачей и среднего медперсонала в психбольницах не предусмотрели никаких выплат. В открытых источниках этой информации также нет. «Если врач переболел ковидом, — уточняет Анна, — ему платят компенсацию, но при этом нужно обосновать, что он заболел на работе. Врачу еще предъявляют претензии, что он ходил без маски, — то есть нужно доказать, что ты не виноват, что ты заразился. А здоровым врачам за сверхнагрузки денег не доплачивают».

Анна считает, что избежать бóльших проблем в больницах помогли ординаторы. «Я, честно говоря, не хотела бы отпускать своих, — признается Анна. — Во-первых, они учатся, им важно знать, как работают психиатры, и во-вторых, они очень облегчают врачебную работу. Я не знаю, как мы будем работать без них: мы остаемся с другим врачом вдвоем на огромное количество человек».

Но полагаться только на ординаторов нельзя — тем более что многим молодым специалистам приходится переходить в обычные поликлиники, чтобы восполнить недостаток врачей-терапевтов. «И в прошлый пик пандемии, и сейчас ребят, которые учатся по целевому направлению в ординатуре по психиатрии, забирают работать в поликлиники, — говорит ординатор Лиза. — Ребята, получается, потеряли три месяца из времени, которое они должны были стажироваться по специальности. Десять человек из психиатрической больницы не решат проблему с нехваткой кадров, а для этих десяти человек это будет большая потеря. Но департамент здравоохранения сказал, и ребята не смогли отказаться».

Психиатр, руководитель проекта «Дело Пинеля» Виктор Лебедев убежден, что перегрузка врачей была неизбежна, — психиатрические больницы сталкивались с дефицитом специалистов и до пандемии. «Любой врач, ушедший на больничный, увеличивает нагрузку на своих коллег. У Минздрава даже нет возможности набрать новых врачей, — говорит Виктор. — В тех же „ковидариях“ можно схитрить, придумать человеку сертификат, дернуть студентов на практику — это приемлемо, но психиатрия так не работает. Здесь нужен специалист, который в мое время учился семь лет, а сейчас учатся восемь. Чтобы разгрузить врача в отделении, тебе нужно откуда-то этого нового врача взять. Ты не можешь просто достать психиатра из холодильника, разогреть в микроволновке и поставить на рабочее место».

По мнению Лебедева, пандемия показала, что психиатрия требует большего участия государства. «Нужно планово увеличивать объемы обучающихся по психиатрии, планово улучшать условия, в которых работают врачи, чтобы у них был интерес туда идти, — говорит Лебедев. — Нужно улучшать организационные условия труда — сейчас нагрузка у психиатров не только высокая, но и хаотичная, потому что большая часть управленцев в медицине не умеют тобой управлять. Нужно что-то делать с малой материальной заинтересованностью в качественной работе. Нужно начать работать с эмоциональным выгоранием — сейчас его просто игнорируют. [Все] это большая системная задача, которую Минздрав не решит без привлечения других министерств. Но я не уверен, что сейчас есть возможности и желание как-то это решать».